Главная » Отзывы » Лед и пламя

Отчет о туре по Камчатке "Земля Кутха" 18.08-30.08.19 (Глухова Анна, Ижевск)

ЛЕД И ПЛАМЯ

Отзыв о туре по Камчатке

"Земля Кутха"

 

***

Я просыпаюсь от песни.

 

Это очень красивая, до ужаса знакомая песня, которая растекается по кальдере Горелого вулкана, словно пастила, и наполняет собой туман и все, что за ним. Мы живем в облаке уже вторые сутки. Его белая бездна раскинулась перед нами днем над кратером на отметке, близкой к 1700 м над уровнем моря. Ни кислотного озера, ни айсбергов в нем — сплошной белый дым. Вся земля, и вода, и вулканы состоят из облаков, все небо — вата, солнце — условное обозначение рассеянного света, что появляется поутру. Уставшая, я уснула несколько часов назад в этой белой мгле, но теперь эта песня, и мелькающие тени на своде палатки говорят о том, что рядом горит костер, и рядом жизнь, и согретые пальцы держат чайные кружки, и люди качаются в такт гитаре, и подпевают очень красивому мужскому голосу, который мне совсем не знаком.

 

Этот зуд слишком силен, чтобы ему противиться. Стараясь не разбудить Наташу, я выхожу.

 

Снаружи — костры. И даже не один. Где-то далеко в кальдере и то вижу оранжевый огонек. В нашей группе всего шесть человек, и у нас нет гитары, но у ребят, что стоят у самого подножия, кто-то играет, и мне тепло. Я отчаянно хочу подойти туда, но не подхожу, потому что песня заканчивается, и струны затихают. Мир делится на черный и рыжий, и как жаль, думаю я, что мне нужно вернуться в черный. Но я рада, что здесь, на Камчатке, на вулканическом полуострове, земле Кутха, царстве медведей и самом краю света я слышу звуки гитары. Когда они рассекают стрелами в воздухе, мне хорошо, когда я слышу их, я везде — дома.

 

***

 

Наша отважная шестерка — это амазонка и предводитель группы Наташа, Ира из Питера, Гриша с Настей и Саша из Москвы и я из Ижевска. Каким непопутным и суровым ветром меня сюда несло, даже не буду рассказывать. А скажу, что впервые пошла в поход с людьми, которых совсем не знаю, с компанией «Зов Гор», с которой прежде никуда не ходила, и это обернулось лучшим приключением в моей жизни. Во всяком случае, впервые в походе я была сыта и морщилась, аки царица, от икры и рыбы, и даже на шоколад начала смотреть равнодушно, а не как медведь на проплывающую в реке кету или горбушу.

 

Кстати о медведях. Еще в первый день Наташа рассказала нам, как вести себя, если мишка нам все-таки встретится. Из главного: собраться в кучу, чтобы казаться больше, громко кричать, не бежать, не смотреть ему долго в глаза, в крайнем случае поджечь фальшфейер и медленно уходить, не подставляя медведю спину.

 

— А если медведь пойдет прямо на нас? — спрашивает Настя.

— Лечь и молиться, — отвечает Наташа. — Больше ничего не поможет.

Перспектива не кажется многообещающей, но если, не дай Бог, такое случится, все средства будут хороши.

 

На Камчатке обитает шестая часть всех медведей России. И в этом году им не хватает рыбы, они ходят голодные и злые, и поэтому еще до похода Наташа приняла решение объединиться с двумя другими туристическими группами, «Пеликан» и «Пик», чтобы риск для каждой из групп был минимален. Даже когда мы ехали в кальдеру Горелого, проезжающая мимо машина предупредила о том, что один гуляет на Вилючинском перевале. Впрочем, никакого медведя мы там не увидели, и до поры до времени они останутся для нас мифом. А пока, пока…

 

***

 

Утром третьего дня мы собираем палатки, чтобы выйти под Мутновскую ГеоЭС. Гиды трех групп раздобыли нам вахтовку, поэтому, о, счастье, путь предстоит проделать без рюкзаков. Вчера, на спуске с Горелого, мои колени жутко резало поперек и вдоль, и я боялась, что новая нагрузка даст о себе знать, но теперь узнавать это не придется. В небе появляется какое-то яркое белое пятно, и Гриша кричит:

— Солнце! Можно загорать!

Загорать, конечно, нельзя, но надежда на избавление от тумана где-то теплится.

 

К нам, точнее, к Наташе, подходит парень в оранжевой куртке и красной шапке. Из того, как он говорит, я понимаю, что это гид другой группы. Он сообщает о том, что рюкзак одного из парней не прилетел вместе с ним, и поэтому у него нет ни спальника, ни одежды. Этот гид, имени которого я не знаю, отдал ему свой спальник и всю ночь спал (не спал) просто на пенке в палатке. Мы восторгаемся его ответственностью и боимся, что если дело пойдет так и дальше, то здоровым ему с Камчатки не выйти.

С вулкана над нами летит, летит водопад. Кто-то заряжает ракетницу, и в воздухе висит, как над Кремлем, рубиновая звезда. Медленно, но верно мы грузим рюкзаки и модули с едой в вахтовку и выходим в плотный, седой туман. Сейчас, когда все три группы оказываются на дороге, видно, насколько нас много, и я понимаю, что объединиться было верным решением.

Бус — так Гриша называет мелкий моросящий дождь, который сопровождает нас последние три дня — и здесь не преминул оказаться в центре событий. Мы натягиваем дождевики, как панцирь, призванный от всего нас избавить, и шагаем черепашками по дороге на Сайлент Хилл.

Небо низко, оно касается наших лиц, целует в макушки. Башни ЛЭП двуногими монстрами проступают из облаков и указывают нам путь. Со всех сторон, куда ни глянь, вулканические равнины и снег, ледники, которые никогда не тают, камни, что вулкан когда-то выплюнул на поверхность, и — абсолютная тишина.

Один за другим люди проходят мимо и исчезают в тумане, и я знаю, что для них я тоже мираж, одинокий, пустынный призрак. Я тоже проявляюсь из ваты и спустя несколько метров, как вода, растворяюсь в ней.

Мы идем долго. Дорога полна камней, каких-то машин и дичайшего однообразия. Мы с Сашей идем примерно в одном темпе, и поэтому ее розовая куртка часто видится мне рядом, а где остальные я и не знаю вовсе. На мгновение я выцепляю из тумана красные ноги ЛЭП и голубые, как мне кажется, льды, и думаю: «Боже, как же красиво». В этом мире появляются новые цвета. Лучшие новости на сегодня. Жаль, что некому сообщить.

Но спустя часы, на подходе к станции, что-то меняется в атмосфере, и как салют на 9 Мая, как барабаны и победный гонг, один голубой лоскут неба становится причиной восторженных криков ребят. Я уже видела это, и именно за это люблю походы: за то, что такая привычная в миру радость — голубое небо — становится причиной отчаянного счастья, торжественной точкой на карте жизни.

Внезапно — вершины, долина, река, вулканы — все это богатство, доныне скрытое, становится явным, как Тайная комната, и мы снимаем штаны и шапки, и идем теперь, смеясь и ликуя, словно ожившие статуи во дворце Колдуньи, словно сегодня первый день этого лета и всех предыдущих, словно жизнь легка и прекрасна, как облака, что высятся теперь над горизонтом.

Ночь прошла, прошла пора ненастная. Солнце взошло.

 

***

 

— Я чуть не расплакался, пока смотрел на это, — сказал тот самый гид, имени которого я не знаю, когда помог надеть мне рюкзак. Дойдя до станции и загрузив его модулями я, к своему стыду, корячилась перед всеми тремя группами, но так и не смогла продеть руку во вторую лямку. Когда я бросила рюкзак на землю, гид возник из ниоткуда, и вот — тяжеленный и добрый друг уже на мне, и палки стоят рядом, я даже не успела нагнуться. Я была так польщена и удивлена, что даже не смогла поднять на него глаз, а только пробубнила «Спасибо». Никогда прежде в больших походах мне не предлагали помощи, а я — сильная и независимая — и вовсе не решалась просить.

Мы с Ирой и Сашей тащим по два модуля, Наташин рюкзак похож на дом, поэтому сложно сказать, сколько модулей в нем лежит. Настя с Гришей нанизывают остатки на палку и несут ее, наверное, только с божьей помощью, потому что выглядит их поклажа внушительно. Рюкзак такой тяжелый, что меня начинает тошнить и я не без тревоги размышляю о своей судьбе на ближайшие полторы недели. Мне кажется немыслимым, что такой рюкзачище придется нести на перевал Тенуева.

Вокруг — снежники и зеленые горы. Здесь и там в воздух вырываются клубы пара из разогретой земли. Фабрикой по производству облаков — вот чем для нас становится ГеоЭС отныне и на веки вечные. Ее озера пахнут сероводородом, ее горячие ванны — вулканическая вода, ее трубы стреляют паром в кристальный воздух.

— Тише, — говорит мне Наташа, почему-то остановившись, и показывает на темные точки высоко над снежником. — Смотри, медведица с медвежатами.

Я едва скрываю крик восторга, потому что впервые вижу медведей в дикой природе.

После обеда — платья и Малая долина гейзеров, после обеда — купание в источниках и бесконечный смех. Камчатка, наконец, сжалилась над нами и показала, какой жаркой и красочной может быть.

Мы бегаем, мы хохочем, мы раздеваемся и распускаем волосы.

Я становлюсь «девушкой в синем платье» и приобретаю кличку «сапожки» за те самые сапоги, которые старше меня и которые я во все походы беру с собой. Чувствую по исключительному энтузиазму Матвея (того гида, имя которого я теперь знаю), что быть мне «сапожками» до конца дней своих.

Кстати, вопрос со спальником для него решен: какая-то нехитрая рокировка с палаткой Иры спасла дело. Ира, которая мерзнет в одиночку в своей палатке, будет спать с гидом «Пеликана» Сережей в большом спальнике, а Матвей возьмет спальник Сережи, и все счастливы.

Завтра нам выходить на Мутновский, но мы еще долго болтаем на какие-то судьбоносные темы с Настей, Ирой и Гришей, и едим колбасу и галеты, и закат стреляет розовым из-за хребта, и затем гаснет, и в опустившейся темноте я подхожу к костру, и вижу, что Матвей берет в руки гитару, и сажусь вместе со всеми в круг, и пою все песни, какие знаю. Я больше не чувствую, что нахожусь где-то вне жизни, потому что я у главного костра в самом ее центре, потому что Виталик ходит, обернувшись в гирлянду, и звезды так ярко сияют над нами, что я внезапно знаю, зачем живу. Чтобы быть здесь в это мгновение. Чтобы быть здесь стократно счастливой. Чтобы греть у костра руки и слушать голос, который разбудил меня во вторую ночь, и знать, кому он принадлежит.

 

***

 

Ветер на перевале сносит. Мы прошли уже полпути до Мутновского вулкана, погода стоит солнечная, но вот этот ветер поглощает все звуки, слова и мысли. Ира идет впереди меня, и я вижу, как ее резко кидает в сторону. Затем в сторону кидает и меня. Переставлять ноги получается только по диагонали, но скоро мы скроемся в низине и снова сможем говорить и дышать.

Наташа вышла в эту радиалку в желтых кроксах. До конца дня она много раз услышит восторженные и удивленные возгласы по этому поводу. Она идет — дреды в хвосте, оранжевый рюкзак и невозмутимость — впереди по снежнику в сторону черных скал. Мы семеним следом, ждем, когда стихнет ветер.

Вокруг нас зеленые, песчаные, красные, черные исполины. Это, конечно, совсем не горы, хоть с виду они и похожи на горы. Пока мы шли, я, знатная любительница всяких камней, вообще не могла перестать смотреть под ноги. Потому что там был рай землекопа: камни красные, фиолетовые, черные, камни с градиентом и волнообразными переливами, лавовые останцы, сокровища, извергнутые из центра земли. Пара таких уже направляется вместе со мной в сторону Мутновского, болтается в рюкзаке. Видит Бог, я приложила недюжинные силы, но не смогла удержаться.

Группа Матвея ушла раньше нас. Какое-то время до перевала мы еще видели их разноцветную вереницу, а теперь остались совсем одни. Группа Сережи, наверное, где-то за нами, их после лагеря мы не видели вовсе. Идем вшестером, растягиваясь.

Я спрашиваю у Наташи, что за вулканы стоят по ту сторону долины. Она называет каждый по имени, словно приветствует старых друзей. Тропа состоит из вулканического песка и камня. Ветер время от времени кидается в нас вулканической пылью, успевай закрывать глаза. У редких ручьев мы останавливаемся передохнуть и попить воды. До кратера остается около четырех километров, говорит Наташа, поэтому мы не сидим долго и продолжаем путь.

Да, мы действительно идем в кратер. Мутновский вулкан не из тех, на который нужно залезть, чтобы разглядеть самое важное. Эта мысль не ложится в голову, как ее туда ни клади, потому что сидя на работе, гуляя по городу, выполняя любое из своих привычных дел, я никогда не думала, что наступит в моей жизни день, когда я пойду — в кратер. И вот я иду туда. Шаг, шаг, вдох.

Мы доходим до поворота и снова ступаем на снежник. Снизу муравьями вулкан штурмуют явно какие-то иностранцы, уж больно хорошо одеты. Мы обгоняем их и несемся в крутую горку. Потом в еще одну, и под палящим солнцем и ветром это непросто. Я вижу вершину, на ней стоят люди. Я представляю, как поднимаюсь туда и смотрю на озеро, что сверкает глубоко внизу. Вот-вот, сейчас, еще немного. И…

И никакого озера там нет и в помине, потому что это не кратер, а самый низ застывшего лавового потока.

Силы немного покидают меня, потому что этим утром я проснулась больной, потому что мне трудно глотать, потому что я не ела много часов. Но нужно идти. «Бесконечен этот тягун, как дорога в неблизкий свет…» Вперед, только вперед.

Наташа предупреждает, чтобы мы не сходили с тропы: камни, что часто падают с крутых склонов вулканических стен, вряд ли оставят кого-то в живых. Мы идем по покрытому вулканическим пеплом леднику, ступая осторожно, как тени. Лед и пламя, инь и ян, лава и снег. Если Урал — это дом, Алтай — душа, то Камчатка — первородная мощь, в этом нет никаких сомнений.

Минут через сорок мы достигаем плоскости и выходим на фумарольное поле. Фумаролы — это трещины, которые располагаются в кратерах или на склонах вулканов, из которых выходят горячие вулканические газы: оксиды серы, сероводород, углекислый газ, галогеноводороды и водяной пар. Почва вокруг них кислотно-желтого цвета за счет многолетних отложений и наслоений этих веществ. Мне кажется, что я прилетела на другую планету. Впрочем, об этом забываешь довольно быстро, потому что народу здесь, как в «Ашане» под Новый год. Глубоко в ущелье течет река, со стен свисают вечные льды. Мама, я в вулкане. Мама, мама, я в вулкане. Помогите, это слишком прекрасно, чтобы быть правдой.

Мы немного перекусываем колбасой, галетами и шоколадом, и Наташа торопит нас: мы все еще не дошли до кратера, и надо поторопиться. Задержав дыхание, пересекаем фумарольное поле, огибаем скалу, шагаем по тонкой тропе над потухшим кратером. Теперь я вижу голубое озеро, даже два. Они слева от меня — в самом низу воронки. Черная вулканическая порода вокруг стремится к ним, как в центрифуге. Снег смешался с песком и пеплом. Стены кратера зубчатые, рваные. У меня нет сил на счастье, но оно будто сливается со мной и тихо сияет, как на черном небе полоска Млечного Пути.

Подходим к перилам — так в альпинизме называют веревки, провешенные на особо опасных участках пути. Наташа в кроксах взбирается по ним быстрее всех, остальные за ней. Мы оказываемся на тонком перешейке между двух огней: кратером действующим и потухшим. И здесь я совершенно забываю о том, что больна и устала, что еще полчаса назад прикладывала весомые усилия, чтобы дотянуться до колбасы. Я распускаю волосы, я бегаю, несмотря на ветер, я сажусь на самый край и свешиваю ноги в кратер. Здесь, в одном из мест, где начиналась Земля, я остро осознаю, что живу.

 

***

 

— Кто пойдет на водопад? — спрашивает Наташа, когда мы возвращаемся из кратера.

Меня снова покинули силы, я натерла мозоли, от усталости плохо соображаю, колени натерпелись на спуске, мне больно говорить и думать. Я отвечаю:

— Я иду.

Другой вызвавшейся становится Ира, самая бодрая из нас. Саша, которую уже много дней мучит недуг, Гриша с обострившейся травмой колена и Настя, его верная спутница, остаются ждать нас около вахтовок, а мы выдвигаемся в сторону обрыва. На первый взгляд — пятнадцать минут ходу, рукой подать. На второй — Господи, я же чувствую своими мозолями каждый камень.

С недавних пор я научилась отключаться от процесса, когда он мне неприятен. Я иду, потому что знаю, что когда вернусь домой, то не вспомню это тошнотворное ощущение бессилия, а вспомню лишь водопад. Усталость (слово, которое ни на один процент не выражает моего состояния в те часы) останется в памяти лишь как факт. Было и было. Вся прочая боль прошла, и эта пройдет. Наверное, я думаю о чем-то таком, а, может, мне только кажется. Мысли не формируются ни в образы, ни в понятия. Я просто переставляю ноги и палки.

Водопад Опасный — 80-тиметровая стена воды, которая низвергается со склонов вулкана Мутновский в глубокий лавовый каньон, у которого даже дна не видно. Когда мы доходим, я сажусь на фиолетовые камни, вытягиваю ноги и просто смотрю, как непрерывные потоки разбиваются о лед и камни. Эту мощь не передает ни фото, ни видео, поэтому мы сидим с Ирой молча, пытаясь запомнить каждый сантиметр земли, каждый пиксель этой невероятной картины. Сколько бы мне ни объясняли, а я все равно никогда не пойму, почему ледники, которые образовывают водные потоки такой силы, не тают за один день. Ведь сейчас, в данную минуту на моих глазах вниз летит добрая тонна воды! Сколько же должно быть на склонах снега, чтобы — навечно — питать такие вот водопады, наполнять речушки и реки, море и океан? Как ничтожен и мал человек по сравнению с этим величием! Какое счастье, что, обладая сознанием, он может его постигнуть.

Возвратившись назад, мы находим ребят на вулканической бомбе и выдвигаемся обратно в лагерь. Грише трудно идти, поэтому они с Настей двигаются чуть поодаль, и я восхищаюсь ее самоотверженностью и преданностью. Мы идем медленно, но успеваем разглядеть вечерние краски Камчатки под низкими лучами закатного солнца, переливы цветов и трав на полотне земли. Впереди снежным конусом нас встречает красавец Вилючинский, слева стоит так и не увиденный нами Горелый. На тропе, словно маркер, тут и там валяется медвежий помет. Я настолько устала, что сознание начинает путаться, и огромный коричневый камень вдалеке кажется мне самим медведем.

Под перевалом встречаем Сережу, который ищет свою группу. Оказалось, что его ребята вышли на вулкан под предводительством другого гида «Пеликана» Леши, который прежде там не бывал. Наташа немного болтает с ним, говорит, что мы видели группу в вулкане (а мы видели группу в вулкане), забирает под крыло девушку, которая была с ним, и мы продолжаем спускаться. С другой стороны перевала, на теневой стороне, становится ощутимо прохладно, и я, как муха, стараюсь вылезть на свет.

Мое сознание мутно и выцепляет из реальности лишь очертания: провалившийся ледник, зияющие дыры под ним, салатовая трава, горный кряж. Я смотрю на наши дрейфующие тени на склонах вулкана и думаю о том, какой силой жив человек, что не дает ему ни за что сломаться. Я счастлива в эту самую минуту, но ведь мне больно до ужаса, я не то, что устала — ушатана, я не уставала так никогда в своей жизни. Что это за сила, что стоит выше химии и физики тела, какая энергия тащит меня вперед?

Я думаю об этом, но уже знаю ответ — дух. Сила духа и души человеческой. Самая мощная и неизведанная сила, которую мне приходилось видеть на этой земле.

Когда мы достигаем Малой долины гейзеров, солнце уже давно скатилось за горизонт. Из долины в наше «поселение» пришло плотное молочное облако, окутало его и село, и это не особо нас радует. Опять придется, увеселения ради, бесконечно поминать Ежика и Лошадь. В лагере, несмотря на все чудеса и испытания этого дня, Наташа берет котлы и готовит нам пищу. Я испытываю смесь стыда и благоговения перед еще одним сильным духом, который обитает в теле этой женщины. Саша чувствует что-то подобное и говорит мне в палатке, что Наташа молодец, и я решаю, что мне достанет сил помыть сегодня котлы. Не сломаюсь. Где 25 километров, там и 25,005. Ноги есть, руки есть — иди мой котлы.

Облако становится непроницаемым в темноте, а группа «Пеликана» все никак не приходит на базу. Мы посматриваем на склон, но он оглушен тишиной, и совсем не подает признаков жизни.

Внезапно, спустя четверть часа or so поролоновую мглу разрывает вереница мерцающих светлячков — это фонарики ребят знаменуют возвращение группы. Они спускаются медленно, чтобы не поскользнуться, и блуждающие огоньки на их головах танцуют, как где-то над этим облаком звезды. Гриша несколько раз произносит фразу «Слава Богу, живы» и я понимаю, что сердце у него очень доброе. Мы приветствуем всех, кто, ступая на поляну, приобретает форму и лица в неясном костровом свете и, не пойми от чего, радуемся, как маленькие. Никакой опасности не было, никакого страха, что что-то может пойти не так, а все же мы будто дождались своих с войны, и к нам в лагерь стекаются не только люди, но и сама жизнь как вечный антагонист холода, страха, смерти.

Этот великий день и этот великий вечер, вся боль и радость мира бьются во мне чистым, упругим пульсом, когда я окунаюсь в спальник, и проваливаюсь во что-то теплое и пустое, и уже не могу ничего замечать вокруг. Как у Роберта Фроста: “… and miles to go before I sleep, and miles to go before I sleep…”. Но теперь я пришла. И нет отныне никакого пути, кроме того, что начнется, когда я проснусь.

 

***

 

Вода заливает мои сапоги сверху и доходит до уровня бедер. Привет, первый брод, привет, навечно сырые ноги. Но это лукавство, пока не навечно: сухие берцы ждут своего часа в глубинах моего рюкзака, а значит, не все потеряно.

Утром мы покинули ГеоЭС и направились в сторону Жировой бухты. Нам предстоит непростой путь через кустарники, медвежьи пастбища, камни и броды, броды, броды. По уверениям Наташи, их будет не меньше тридцати, таких сырых переходов, и многие из них опасны, поэтому о такой роскоши, как сухие ноги, можно только мечтать. У меня в сапогах не просто хлюпает — у меня в сапогах бурлит горная река. Я сижу на рюкзаке, бросив его прямо в сырость и грязь, ем сушеные фрукты, и пока остальные группы пересекают брод, выжимаю носки — шерстяные и хлопчатобумажные. Становится легче.

Второй брод встречает нас спустя час. За ним, уже не церемонясь, следуют третий, четвертый, пятый. Мы снова и снова переходим одну и ту же реку, торжественно поклявшись посчитать количество бродов, но на одиннадцатом или каком там я отчаянно теряю счет. Нам командуют перемешаться и встать в порядке мальчик-девочка, чтобы первые могли всегда прийти на помощь последним, и мне от этого ужасно мило. Я шлепаю по воде между двумя Сашами, чувствуя себя в безопасности, и страшно люблю мужчин в этот момент за такие тонкие проявления силы.

Смеркается. Ясно, что сегодня до бухты мы не дойдем. Выходим на открытый участок около реки и разбиваем лагерь.

— Парни! Сегодня ночью встаем на дежурство! — командует Сережа и распределяет мужчин на группы. Место речное, низкое — медвежье. Видит Бог, лучше и правда подстраховаться.

Река, что бурлит неподалеку, в одном месте разбивается пополам и течет через открытые фумаролы. Вода там теплая, и в этом меня спешат уверить Вася и Саша, которые уже опустили ноги в воду по самые щиколотки. Какое-то время я не решаюсь ступить туда, потому что уже переодела обувь, но любопытство берет верх. Саша без всяких раздумий вырывает из реки огромный камень и кладет его ближе к берегу, чтобы мне было, на что сесть.

Благодарная, я ступаю в воду и, Боже, какое блаженство! Горячая вода — роскошь для походов, но здесь это приятный бонус. Я сижу, уходя всем своим существом в ступни, которые омывает теплый речной поток, и смеюсь вместе с Сашами (второй тоже пришел сюда), и мне хорошо, и тепло, и по сравнению со вчерашним днем, я совсем-совсем не устала.

Позднее к нам подходит Матвей, который почему-то до сих пор не переодел сырые ботинки. Сколько бы я ни звала его присесть к нам, он не садится, а томно рассуждает о коварстве женской сущности. Зовут на ужин, и все уходят, остаемся только мы вдвоем. Шутник и балагур, он внезапно становится очень серьезным, и мы вдруг начинаем говорить о Сталине и его даче на озере Рица, где оба когда-то бывали.

Я ложусь рано, потому что не знаю, чем себя занять. Мошки и гнус, обитающие около воды, пытаются активно вторгнуться в наши палатки, в наши глаза и уши, и терпеть это невозможно. Оранжевая палатка, в которой мы с Сашей и Наташей живем, стоит у самой кромки воды, и бурлящий поток заглушает все остальные звуки. Но спустя пару часов я просыпаюсь и слышу что-то еще. Я не уверена, мне только кажется, что где-то рядом звучит гитара.

Я выхожу из палатки, даже не взяв фонарик, и бегу к костру. Там сидит человек десять: оба Саши, Наташа, две прекрасные газели Алина и Алена, йогиня Оля. Матвей, конечно, поет и играет. Даже осипшая и больная, я тоже пою, потому что это сакральный походный ритуал, потому что без этого ничего не кажется полным. Мира за нашим узким кругом будто не существует. Только отвернешься и уже ничего не видишь — всюду непоколебимая темнота.

«Я это ты, ты это я». У Матвея лопается струна, и он продолжает играть на пяти. Когда мы с Наташей решаем пойти в палатку, оказывается, что у нас обеих нет с собой фонарей, а без них через ручей нам и с грехом пополам не добраться. Саша вызывается проводить нас, и в полной мгле, освещенной лучом его фонаря, мы в безопасности доходим до «дома». Сейчас его время заступать на дежурство, затем наступит время других, и так до рассвета, чтобы ни один медведь не нарушил покой лагеря.

Теперь, когда все песни на сегодня спеты, я засыпаю с чистой и благодарной совестью. Завтра настанет новый день и в мои сапоги вольются новые броды.

Завтра нас ждет океан.

 

***

 

Веселые девушки и парни в одних купальниках носятся по берегу и смеются раскатисто, звонко, так, что даже бушующий океан не глотает эти ясные звуки. Здесь такой же, как и везде, мелкий черный песок, огромные волны, скалистые рамки и туманная синяя даль.

Путь в Жировую бухту был извилист и долог. Через реки и лужи, что достают выше колена, по мясистой грязи и высоким кустам, через поле высокой зеленой травы и иван-чая, через медвежье пастбище, коим это поле всегда являлось.

— Не ходите туда одни, — предупредил нас на привале Сережа. — Мы как-то снимали с квадрокоптера и увидели, что там полным-полно медведей. Они наедаются рыбы и уходят в поле спать.

И правда, пока мы шли, я увидела уйму уходящих вникуда тропинок.

На выходе из леса парни нарубили веток, сучьев и бревен, и каждый из нас, сколько было по силам, доволок дрова до берега. Саша температурит уже не первый день, и, даже когда мы сбросили с себя надоевшие рюкзаки и пошли здороваться с океаном, осталась лежать на песке. У Гриши все еще болит колено, поэтому они с Наташей и Настей шли не спеша, часто останавливаясь, чтобы дать ему отдохнуть. Основной свой путь я все время шла с Ирой, потому что ее темп соразмерен моему и потому что ее конфетная тяга многих вытащила из кризиса.

И вот он. Океан. С Тихим — великим, могущественным Тихим океаном — мы уже знакомились раньше. Это был август 2013-го, противоположный материк, Сан-Франциско, песчаный берег, серфингисты и пляжный патруль. Здесь, с другой стороны Земли, океан оставался неизменным, он был таким же, хоть и сменились окружающие декорации. Та же раскатистость, та же мощь, та же неумолимая сила, что способна утащить тебя на холодные океанские глубины. Гриша с Настей садятся на кромку, образованную ночными волнами, и долго сидят там, смотря в бесконечную даль. Я сижу одна, мне нет нужды говорить. За меня говорит вода.

Всюду вдоль линии берега растут огромные желтые цветы. Подсолнухи в миниатюре. Слева от нас, рядом со скалистым массивом, разбивающим океан надвое, протекает та самая Жировая река, которую мы столько раз пересекли за последние пару дней. Рядом с рекой — домик. Рядом с домиком — скелет убитого медведя. Наверное, чтобы другим неповадно было. Хотя не уверена, что в случае чего это поможет.

Я занимаюсь йогой и окунаюсь в океанские воды. Заходить туда страшно, кажется, что затянет, поэтому я быстро сажусь и бегу прочь. Солнце окрашивает горы в медный и золотистый. К семи часам Сережа зовет всех желающих попробовать акройогу. Там я учусь незамысловатым комбинациям, основанным на балансе и доверии. Егор, с которым я делаю последний элемент — перевернутую стойку с опорой на плечи — по-доброму ворчит на меня за то, что я все время на него падаю.

В домике, что стоит около реки, продается пиво по 350 рублей за 0,5. Когда темнеет, Гриша с Настей покупают себе одну и, посовещавшись, делятся со мной у костра. У нас уйма икры и рыбы, которые парни выловили в реке еще днем, и я настолько наелась, что при слове «икра» начинаю надменно фыркать.

Ночью в лагерь, очевидно, на запах лакомства, приходит медведь и ходит вокруг Ириной палатки.

 

***

 

— Теперь у тебя есть история, которую ты будешь рассказывать всю жизнь, — сказал мне Леша на следующий день после того, как мы убежали от медведя.

Это был вечер седьмого дня. У нас была дневка в Жировой бухте, и пасмурным вечером Сережа, Леша, Леня, Егор и мы с Ирой пошли на реку, чтобы поймать к ужину немного рыбы.

— Пойдем с нами, — сказал Егор, и я уже тогда почувствовала, что что-то случится, но все равно побежала следом.

Мы отошли на пару километров через поле и заросли к реке Жировой. В этом месте — самой обычной, мелкой, спокойной реке.

Забавно наблюдать за той радостью, которую доставляет мужчинам рыбалка. Поймав очередную рыбину, парни сияли, будто дети, которым подарили путевку в Диснейленд. Было хорошо и необычайно тихо. Егор учил меня рыбачить на спиннинг, у меня получалось отлично забрасывать, и я собой даже немного гордилась. Мы стояли на песчаной части острова, несколько деревьев и кустов росли поодаль, впереди в вышине съедались низкими облаками горы и скалы.

В какой-то момент я повернула голову и увидела, как из зеленой чащи абсолютно бесшумно выходит огромная коричневая махина. Медведь был всего метрах в десяти от меня, и я успела разглядеть его морду и тяжёлое тело. Никогда не думала, что он такой огромный. У меня как будто все органы упали внутри. Я резко развернулась с криком «Ребята, медведь!» и быстрым шагом пошла в сторону единственной силы, мне тогда доступной, — мужчин.

Медведя видела только я и ещё, кажется, Леша. Зверь удивился, увидев столько непонятных особей в ареале своего обитания, и быстро ретировался. Однако через минуту он осторожно выглянул из своего укрытия. Затем пропал. И на время мы о нём забыли.

Я иногда поглядывала в сторону кустов, но больше ничего не видела. Рыба шла хорошо. Парни поймали четыре или пять довольно крупных. Мы смеялись и болтали, я оттачивала умение забрасывать блесну в воду. И вдруг услышала тревожный крик:

 

— Медведь!

 

Это был Леша с другого конца острова. Медведь обошел нас и был всего в нескольких прыжках, нескольких крупных шагах от того, чтобы оказаться на расстоянии вытянутой руки.

Было ясно: его манит запах рыбы. Мы сложили рыбу в пакет и поняли, что надо валить. Сережа скомандовал нам кричать и шуметь как можно громче. От страха у меня к горлу подкатили слезы, но я понимала, что плакать ещё не время. Увидев медведя так близко, внезапно и с торжественным ужасом я осознала: медведь сильнее. Его не пугают крики и пиротехника. Если он захочет забрать у нас рыбу, он заберёт. Если захочет забрать жизни, никто и ничто его не остановит.

Мимо проехала моторка, медведь отошел в заросли, и это дало нам окно, чтобы выбраться на берег. Сережа сказал, что мы пойдем прямо в обуви по воде, и я была готова на все, хоть лечь в нее целиком, если это меня спасло бы.

Парни пожертвовали собой и перенесли нас с Ирой на спинах. Когда мы вышли на сушу, то быстро оделись и отправились на тропу. Вокруг стояла звенящая, жуткая тишина. Медведь был где-то впереди, и мы громко заявляли о себе. Я молилась Богу и своим мертвым. Чувствовала: «сердце ухает, как в колодце, да их, кажется, все четыре по телу бьётся». Или не бьется вовсе — все четыре остановились.

Дойдя по кустам до следующего острова, мы резко встали. Потому что медведь был на нем. Потому что он стоял у нас на тропе. Потому что теперь нам некуда было идти.

До поездки на Камчатку я часто представляла себе такую встречу. Тогда я думала, что, возможно, не испугаюсь. Но в той немоте и одновременно гуле первородного ужаса я осознала, что это один из самых страшных моментов моей жизни.

Мы ломанулись через кусты. Через заросли. Через чащу. У меня развязались оба ботинка, но мне было все равно. Мы все ещё громко кричали, потому что медведь мог быть здесь не один, и скорее всего, нас преследовали сразу несколько. Мы смердили рыбой, их любимым лакомством, медведь следил за нами из сумерек мелкими глазками. Я шла между Лешей и Ирой, и даже тогда, несмотря на страх, успела подумать, как правильно действовали парни, как грамотно они поставили нас в самую середину, как необходимо жестко вел себя Сережа и как отважно шел среди нас первым. Пройдя немного вперед, мы раздвинули последние ветки и снова оказались на тропе.

Мы искали глазами медведя, но не находили его, и это было самое страшное: лучше знать, где таится опасность, чем повстречаться с ней внезапно лицом к лицу.

Но тут парни прокричали:

— Уходит!

Я обернулась и увидела мясистую медвежью задницу, уходящую в противоположном направлении. Медведь остался на острове.

Мне все ещё казалось, что за нами гонится легион, полчище жутких демонов, и мне хотелось бежать, бежать. Но, наконец, мы вышли на поле, и клещи, которые сжимали меня, чуть расслабились. Леша сказал, что у меня лицо побагровело от стресса, будто вся моя кровь прилила к нему. Мы смеялись, потому что всех нас сковывали жуть и стынь, а теперь истерика жизни, теперь отпустило.

Ира шла чуть поодаль, как будто ее ударили. Зато Леня словно не испугался в принципе и был абсолютно невозмутим.

Когда мы дошли до пристанища, до крепости, которая от всего нас закроет — костра — то в красках рассказали ребятам об этой встрече. Я тоже говорила, а потом резко замолчала и пошла в сторону воды. Там я села на мокрый черный песок, почти ничего не видя, и меня заштормило и затрясло, и я рыдала и рыдала, пока не вырыдала весь этот час, весь этот страх, всю эту боль кромешную в равнодушный, седой океан.

 

***

 

— Медведь в поле! — восторженно кричат ребята и выбегают скопом светить на него фонарями. У меня от этого слова аллергия, контузия, конвульсии, дрожь. Я не бегу смотреть с остальными.

Пришел, дорогой. Пришел за нами на запах лакомства. Даже после того, как я проплакалась и пообнимала Наташу, меня достает внутренний тремор. Все по-разному реагируют на стресс, но в ситуациях околосмертных я всегда восстанавливаюсь медленнее других. Тем более что поводы беспокоиться все еще есть. Даже здесь в лагере мы не можем быть в безопасности.

— Ты починил гитару? — спрашиваю я Матвея, потому что, как мне кажется, больше ничто на свете меня не успокоит.

— Не починил, — отвечает он, и я понимаю, что все, все пропало.

Проходя мимо, Наташа вручает мне порцию вечернего шоколада. У костра много человек, но мы с Матвеем сидим почему-то поодаль. Он начинает шутить про медведей, а я прошу не произносить при мне это слово. Матвей продолжает и говорит что-то еще. Океан разбивается о берег снова и снова. Я не выдерживаю и начинаю плакать.

— Ты что, тоже с ними ходила? — тихо спрашивает он, понимая, что переступил черту.

Я киваю, потому что не могу говорить. Это слишком. Все это слишком. Спустя минуту я беру себя в руки и почти с остервенением съедаю свой шоколад.

— Ты отошла? — спрашивает Егор, который сидит как раз передо мной у самого огня.

— Не отошла, — отвечаю я. — Я, наверное, только завтра буду на это способна.

Он подсаживается ко мне, и мы говорим о чем-то еще. Матвей ненадолго уходит и возвращается с фонариком и гитарой. Проделав какие-то манипуляции, он возвращает струну на место, и чернильный воздух вновь наполняет гитарная гармония. Я ничуть не сержусь на Матвея и очень рада, что он починил инструмент. Мы горланим песни весь вечер, да так, чтобы ни один медведь не вздумал к нам сунуться. Гриша с Настей тоже здесь, они столько раз хотели попеть песни у костра, и вот, тоже поют. Я сижу, прислонившись к бревну, в окружении друзей, на Камчатке, я вышла живой и здоровой после встречи с медведем. I’ll shout it out like a bird set free.

 

***

 

Перевал Тенуева, который высится над уровнем моря меньше, чем на 800 метров — худший кошмар этого похода. Накануне начался дождь, часть из нас даже позволила себе переночевать в теплых домиках на базе у Жировских источников, но сегодня нам снова предстоит вымокнуть до нитки, и послабления в виде теплого очага отныне не будет.

Тропа начинается сразу же на выходе из базы. Я наивно думаю, что вот эти мокрые джунгли, коряги и жижа — только дорога до тропы. Но нет, это сама тропа, и в течение многих километров она не меняется абсолютно. Впрочем, все не так уж и плохо. Наташа сказала, что этот день просто нужно пережить, и, лежа на какой-то коряге посреди леса, я знаю: как и все сложные дни, он кончится.

Туманные горы вдали то появляются, то исчезают. Мы видим в долине реку, по которой шли столько дней, видим деревья, что отсюда похожи на зубочистки.

Основная сложность состоит в том, что нас слишком много, и все идут со своей скоростью. Еще на первом привале Леша предлагает Сереже разделиться на три группы — быстрые, средние и медленные — и идти отдельно. Я вижу, что ждать остальных Леше страшно не хочется, группа от этого замерзает. Но пока мы продолжаем идти все вместе, Сережа жестко на этом настаивает.

Как и все тропы, ведущие наверх, эта кажется бесконечной. Она узкая, скользкая, грязная, полная веток и высокой травы. Последний оплот — сухие ноги — кажется, скоро падет. Я испытываю дикое облегчение, когда мы выходим на ровную землю, но это еще не конец. Теперь тропа вьется среди цепких хвойных кустарников. Егор где-то набрал себе еловых и каких-то еще веток и засунул их в шапку, теперь он похож на одного из братьев-месяцев. Леня кричит где-то позади:

— Да когда уже это кончится?

И это вербализация моих собственных мыслей.

Наконец, мы спускаемся по веревке с крутого склона и оказываемся у подножия снежника. Будем идти по снегу, на открытом пространстве. По сравнению с чащей, это прекрасно.

Мы с Ирой шагаем с одинаковой скоростью, поэтому держимся рядом, в первом отряде. Она кормит меня и других конфетами, и от этого как-то легче становится жить. Гриша с Настей и Наташа идут позади, потому что Гришино колено так и не зажило. Саша покинула нас пару дней назад: ее простуда стала воспалением легких, и продолжать путь для нее стало опасно.

Теперь мы совсем на границе облаков. Снежник утыкается в него носом, из него выбегает холодная река. Мы наполняем бутылки, перекусываем и идем дальше, выше. Туда, где снова обнаруживаем следы медведя. Туда, где растут прекрасные высокогорные цветы.

— Мы прошли еще только одну двадцатую, — заявляет Сережа, когда, запыхавшиеся, мы достигаем вершины. — Так и к ночи не придем.

Видно, что из-за погоды, из-за общего темпа все начинают нервничать. Особенно те, кто знает, как много еще нам предстоит пройти.

«Тропа с другой стороны перевала очень крутая» — было написано в описании похода, но я как-то смутно представляла себе тропу, по которой действительно сложно спуститься. Здесь это смесь глины и камня. Даже несмотря на больные колени, я стала доверять своим ногам, но и они не спасли меня. Я не упала в бродах, не упала на долгих переходах и подъеме на перевал. Но здесь я покатилась по глине и поняла, что не могу остановиться, даже палки не держат.

Парень из группы «Пеликана» подставил мне свою ногу как препятствие, и я смогла выбраться на участок с травой. Но в следующее мгновение я снова оказалась в глиняном желобе, потому что кто-то, как кеглю, сбил меня сверху.

Впрочем, я не теряю присутствие духа, только начинаю немного мерзнуть. Больше часа мы спускаемся по перилам под руководством Сережи и Матвея. Они четко говорят нам, на какие камни наступать, а на какие нет. Сережа кричит на меня за то, что я оборачиваю веревку вокруг руки:

— Я не хочу, чтобы твои пальцы остались висеть здесь, если ты сорвешься!

Он обеспечивает сохранность целых трех групп, и его гнев мне понятен. Я прохожу мимо молча.

Внизу, после перил, собралась уже целая толпа. Дождь идет и идет, заливая наши лица, одежду и рюкзаки. Где-то внизу снова ходит медведь, и ребята отпугивают его то ли ракетницей, то ли свистками. Когда все спускаются к нам, я уже не чувствую пальцев. Наташа подходит и заговорщицки говорит, что группа делится надвое, и мы с Ирой должны решить, с кем пойдем. Я смотрю в ее пронзительно голубые глаза и мне заранее стыдно за то, что я скажу:

— Я хочу пойти с быстрой группой, я очень замерзла.

То же самое отвечает Ира.

Но это не ложь: я настолько продрогла, что забыла о том, что несколько дней назад от рюкзака мне ломило спину, забыла, что у меня болят колени. Мне хочется просто идти, все вниз и вниз, до лагеря, до ровной земли.

Под последними перилами мы расстаемся. Мы с Ирой присоединяемся к быстрой группе. Остаемся без еды, а я вообще без палатки. Гриша, Настя и Наташа идут в своем темпе. Ответственный Матвей тоже остается с ними, и я немного волнуюсь.

Тропа становится более пологой, и чем ниже мы спускаемся, тем спокойней становится дождь. Облака плывут высоко, поглощая вершины. Черные деревья и кусты на них контрастом выделяются на фоне, то появляясь, то исчезая снова. Даже здесь, после перевала, нас ждут новые броды. Мысленно прощаясь с последней надеждой высушить берцы, я ступаю в воду.

Мы идем, практически не останавливаясь. Кричим, потому что вокруг высокая трава и кусты, из любой щели на нас может смотреть медведь. Часто встречаются низкие, кривые деревья, которые бесконечно цепляются мне за рюкзак. Ира вызывается быть моим спасителем и поднимает ветки всякий раз, как я становлюсь их жертвой.

На единственном привале Саша делится со мной курагой, а я делюсь с Ирой. Уже не первый раз и не первый день нам дают еду, и не потому, что мы голодаем (по сравнению с другими группами так вообще непозволительно объедаемся), а просто потому, что в походы не ходят плохие люди. Сейчас, когда мы остались без еды, мне кажется, что эта курага — вообще самый драгоценный дар, который может быть. Впрочем, о голоде даже не думаешь, не до него теперь. Главное — дойти до базы. Пока же, кажется, что из этого жуткого леса нет никакого выхода.

— Нам нужно пройти еще несколько километров, потом тропа повернет влево, и останется километра три-четыре, — сообщает Алина, сверившись с навигатором.

Любые цифры меньше десяти кажутся мне пустяком, но только не в таком болоте.

А здесь действительно болото. Если первые пару часов мы обходим зловонные лужи и грязь, в которой можно увязнуть глубоко по колено, то сейчас мы бежим по ней, как по асфальту: уже нет никакой разницы, сыро ли, грязно ли, глубоко ли. Еще большее беспокойство доставляют деревья, которые вообще не могут не касаться моего рюкзака. Всякий раз мне приходится нагибаться или приседать, чтобы вырваться из плена, а это лишняя нагрузка на колени, лишние энергозатраты, вообще лишние движения, которые спустя столько часов делать абсолютно не хочется.

Сережа уже не сдерживает себя, ведомый целью доставить всех до базы, и командует хвосту перестать отставать. Даша, пытаясь поспеть за все время убегающими ребятами, три раза подряд падает в грязь.

Все мои чувства отключились. Мне не больно, не страшно, наоборот, мы идем и шутим, так включается модуль выживания в организме. Постепенно темнеет, и мы достаем фонари. Я свечу себе и парню, что идет впереди меня, потому что его фонарь погребен где-то глубоко на дне рюкзака. Теперь, в таком ограниченном свете, мир, кажется, состоит лишь из деревьев и грязи.

Он, этот парень впереди, рассуждает о том, что, возможно, мы попали в место, из которого не выбраться. Это неплохой сюжет для какого-нибудь фильма, где герои вечно слоняются посреди чащи во тьме, а конца ей все нет и нет, и когда кажется, что что-то редеет вдали, дорога возвращается в самое свое начало.

Но в какой-то момент, спустя часы, все это кончается. Мы выходим на открытую площадку, и я развожу руками в стороны просто потому, что могу. Даже воздух сам, кажется, становится чище, хотя, это, конечно же, глупость. Я издаю победный клич. Ура! Сережа сообщает, что мы поставим лагерь прямо здесь, на опушке.

Это одно из величайших чувств, что случаются в жизни человека: ты дошел, тебе больше не надо идти. Я скидываю рюкзак, и даже сырая и без палатки чувствую, что счастлива.

У меня остались галеты, которые я тащу уже много дней, и мы с Ирой начинаем есть их за неимением ничего другого. Она пускает меня в палатку переодеться, и теперь я сижу во всем сухом. Кроме ног: на них лишь шлепанцы без носков, сухой обуви никакой не осталось.

Где там ребята? Где Матвей, где Наташа? Все беспокоятся за них, потому что их мало, а опасностей в лесу много. Здесь тепло, здесь людно, здесь еда и костер. А что там — в густой лесной темноте?

Удивительно, но они приходят в лагерь всего лишь спустя час. Свет моего фонаря выцепляет Наташу, я иду к ней, и мы обнимаемся. Все в порядке, все живы, Гриша огромный молодец, что справился. Матвей тоже молодец, что вызвался сопроводить ребят, я считаю это поступком и хочу сказать ему, но не говорю.

Тьма накрыла нас куполом. Мы не ели весь день, но, проглотив свой ужин, я даже его не почувствовала. Спать нам остается что-то около четырех часов, и даже по этому поводу я не испытываю ничего абсолютно.

Перевал Тенуева. Кто там ходил на Эльбрус? Говорят, что перевал намного хуже. Я думаю об этом, а потом отключаюсь, как батарейка, как солнце, что упало за горизонт.

 

***

 

Уже два дня мы живем под Авачинским — последним вулканом, на который нам предстоит взойти. Он самый высокий из всех, 2741 м, — абсолютно посильная, «домашняя» высота. Его, и еще несколько вулканов, камчадалы и называют «домашним» за то, что он располагается близко к Петропавловску-Камчатскому и к его подножию можно добраться за пару часов. Чего не сказать о вершине: восхождение займет у нас примерно часов пять-шесть. Что тоже совсем не критично.

Здесь стоит база, и мы, конечно, расслабились: последние ночи живем в домиках. Они не отапливаемые и не особо просторные, но зато ни дождь, ни туман нам уже не помеха. К тому же, бонусом к домикам идет большая сушилка, где я все-таки надеюсь привести в чувство свои берцы. Вулкан мы пока не видели, потому что снова от края и до края небо затянуло парным молоком. Для групп «Пеликан» и «Пик» сегодня последний день, поэтому они уже вышли наверх, несмотря ни на какие препятствия.

Я знаю, что будет трудно. Не взойти на вулкан, а расстаться с людьми, с которыми я успела сродниться. Говорят, что поход — это маленькая жизнь, значит, его конец — это маленькая смерть. Как-то так выходит. И в этот раз смерть мне дастся особо тощей.

— Ребята, вулкан открылся! — кричу я, выбежав из кухни, как год назад на Алтае, когда нам тоже впервые открылся снежник. Я смотрю на Авачинский, черно-красный со снежными прожилками плоский конус типа Сомма-Везувий. Смотрю на расположившийся напротив равнобедренный треугольник, стратовулкан Корякский. И влюбляюсь с первого взгляда.

Посмотрев прогноз, Наташа принимает решение вести нас туда к рассвету. А значит, мы выйдем из лагеря в полночь, и уже не встретимся с остальными группами, ведь утром они уедут.

Солнце, наконец, прорывается наружу и заливает долину. Мы видим город вдали, Вилючинскую сопку, черно-зеленые холмы и вершины, ветер шелестит в волосах и ресницах. Я пытаюсь спать вместе со всеми в течение дня, но отчего-то совсем не могу и выхожу наружу. Матвей уже спустился, приведя с собой людей, которые отказались от подъема, почти дойдя до вершины. Гриша сидит на шинах, попивая пиво, и я иду, чтобы немного с ним поболтать.

Вечер выходит какой-то нескладный, и я ни с кем не могу попрощаться нормально. У меня в груди что-то рвется, что уже давно не рвалось, но пока есть гора, на которую нужно подняться, я не буду думать об этом уж слишком долго.

Под «Прощание славянки» и огни фальшфейеров мы выходим на тропу ровно в полночь, пять отважных девушек, Наташа, Оля из «Пика», Настя, Ира и я. Гриша по состоянию здоровья не смог отправиться с нами, поэтому вулкан будет штурмовать суровый бабский батальон, и есть в этом что-то бесконечно забавное.

Нам предстоит нехилый набор высоты. Около 1800 метров. Но я не боюсь, потому что по сравнению с днем, когда мы ходили на Мутновский, по сравнению с перевалом Тенуева все остальное — это глобальное ничто.

Когда мы оказываемся в полной тишине и тьме и над нами сверкают только холодные звезды космоса, а под нами — огни ночных городов, я пытаюсь осознать главную вещь. Я иду на вулкан. На тот самый вулкан, на который мечтала попасть все эти страшные месяцы, когда мои колени болели и я думала, что вообще больше никуда не взойду. На тот самый вулкан, что я представляла, когда рыдала в своей квартире, боясь, что дороги наверх для меня навсегда закрыты. И теперь я иду туда. Мои берцы, мои палки, мои глаза упираются в его ребра, в его бока, в его крутой, непокорный склон. Я все еще здесь, как пела Sia. Прошлое преследовало, мучило, пыталось убить меня. Но я здесь.

Медный месяц, огромный, как в фильмах, выглядывает из-за спины вулкана, когда мы набираем достаточную высоту.

— Не смотрите наверх, — говорит Наташа. — Иначе вам будет казаться, что вообще никогда не дойдете.

И к счастью, в такой темноте вершины и в помине не видно.

Сегодня на вулкане какой-то аншлаг. Желающих посмотреть на восход набралось немало: вместе с нами наверх поднимается где-то пять групп. Мы видим впереди и позади себя звездные точки их фонарей, движущихся во мраке.

Почва становится обледенелой, и я не могу оторвать взгляда от сверкающих, словно драгоценные, вулканических камней. Мы двигаемся в строгом порядке, не нарушая его: Наташа, Настя, я, Оля и замыкает наш отряд Ира, у которой ощутимо кончаются силы. Мы часто останавливаемся, чтобы подождать ее, но и сами, конечно же, отдыхаем. Мы уже на конусе. Это финишная прямая. Осталось набрать серпантином 500 метров по вертикали. Мне отчего-то легко. Я так замерзла, что не чувствую проблем с дыханием. Кажется, взлететь на вершину могу. Но мы идем в едином темпе, и это правильно. В 5:10 поутру ступаем на ткань вершины.

Конечно, это сложно назвать вершиной, потому что мы на вулкане, а не на горе, и когда достигаем верха, видим лишь обвал.

Ветрище пронизывает насквозь. Я надеваю все, что могу: третьи штаны, Гришину куртку, два капюшона, перчатки. До рассвета остается больше часа, но уже виднеется полоса оранжевого и розового, уже отступают вниз утренние облака. Ира, герой этого утра, находит теплое местечко близ фумарол, и мы все садимся туда, чтобы окончательно не замерзнуть.

Прямо перед нами огромная черная насыпь — это лавовая пробка, которую при следующем извержении просто выбьет из толщи вулкана. Слева, и справа, и снизу выходит белый горячий пар, благодаря которому мы еще живы в этой стыни, в этом открытом космосе, где, кажется, должно гибнуть все живое. Красавец Корякский, 3456 м, равнодушно стоит и смотрит на нас, как смотрел он на всех, кто добирался до этой вершины.

Никто из тех, кто поднимался вместе с нами, не остался ждать рассвета. Но мы, пять отважных девушек, не склонны давать себе пощады. Настя выдергивает крышку фальшфейера, и воздух вокруг становится красным. Когда пламя практически гаснет и зеленеет, мы, не сговариваясь, подставляем к нему руки, чтобы хоть немного согреться, а Наташа смеется и снимает все это на камеру.

Я смотрю на долину внизу, на фиолетово-серые камни, на застывшую лаву и снег, и кажется, мне это снится. Это другая планета. Такое говорят практически в каждом ролике про Камчатку. Но нет, это наша планета, и это лучшая планета из всех, ибо она прекрасна.

Круглый красный диск вырывается ввысь ровно в 6:20, и уже спустя несколько минут становится теплее. Мы спускаемся вниз, наконец-то видя весь масштаб красоты, окружавшей нас, и не можем перестать фотографировать.

Прогноз не соврал. Во все стороны света — абсолютная видимость. Даже Мутновский, Горелый и Вилючинский стоят перед нами во всей красе. Я вижу Авачинскую бухту, Халактырский пляж, Мишенную сопку, где бывала всего пару недель назад, но это будто картинки из прошлой жизни. Столько нового пережито, столько страшного и прекрасного испытано мозолями, потом и болью, столько чудесных мест коснулась моя нога и столько прекрасных людей я встретила за это время.

Мы доходим до лагеря и успеваем проводить ребят, потому что они, к счастью, как всегда не собрались вовремя. Солнце обнимает нас сверху, пока мы обнимаем друг друга, обещая встретиться в старом, привычном мире.

И теперь это все. Я мерзла и мокла, перешла около 50 бродов, одолела перевал под проливным дождем, жила в облаке, пела песни у костра, грелась в источниках, ходила по вулканическому песку и фумарольному полю, мне было больно, мне было прекрасно, ноги стерлись в мозоли, лицо обгорело, я заболела и выздоровела, я спала у подножия вулканов, кормила евражек, проверяла акустику в тысячелетних пещерах, купалась в океане, ходила на рыбалку, занималась йогой, пила воду прямо из вечных снегов, убегала от медведей, трогала стены древнего вулкана, сидела над голубым озером в самом его кратере.

Это лучший поход, который я провела с лучшими людьми.

И я — до Луны и обратно — счастлива.